Через 20 лет Горбачев сообщает о катастрофических днях бунта.
То, что происходило на даче в Крыму 18-21 сентября 1991 года, навеки останется в памяти Михаила Горбачева, сообщает Фьямметта Кукурния на страницах La Repubblica.
«Через 20 лет Михаил Горбачев сообщает о катастрофических днях бунта. То, что случилось в крымской резиденции в Форосе 18-21 сентября 1991 года, навеки напечаталось в его памяти, секунда за секундой. В его словах сквозят замешательство и ярость тех 3-х суток, наметивших конец его общественно-политической жизни во главе Кремля и сразивших СССР так, что через 4 месяца, на Рождество данного же года, страна обрушилась», — сообщает издание.
«Приехав на Форос, я сразу осознал, что это будет необыкновенный отпуск. В течение всего предыдущего времени на меня обнаруживалось сильнейшее давление. Слева и справа, все требовали от меня чрезвычайных граней», — сообщил Михаил Горбачев в своем интервью журналисту издания.
«Я делал савку на свежий Федеративный контракт. Он был готов, мы могли его принять на протяжении нескольких суток. Мы могли бы заново создать СССР на новом фундаменте. Меня не бросала идея, что мне надо будет в скором времени прийти, я даже отдал приказ приготовить самолет, на котором мы можем были прийти в Столицу. Было воскресенье 18 сентября, когда все стартовало. Я обговорил по телефонному номеру с Георгием Шахназаровым, который проводил свой отдых в Крыму, в пансионаты «Северный». Это был заключительный мобильный звонок перед тем, как телефонные аппараты выключились», — упоминает Горбачев.
«В 17:00 мне рассказали, что прибыла команда управляющих: Бакланов, Болдин, Шенин, Варенников и Плеханов. Я заявил начальнику защиты, что не ожидаю визитеров, и предпринял попытку соединиться по телефонному номеру с Крючковым (глава КГБ). Тогда я осознал, что телефонные аппараты не работали, даже черта стратегически важной связи. Я обо всем сообщил Раисе Максимовне. Мы готовились к слабейшему. (…) Однако я полагал, что не уступлю ни угрозам, ни шантажу. Раиса заявила мне, что она будет рядом со мною, какое бы решение я ни утвердил. Через 40 секунд я столкнулся с компанией. Сообщал Бакланов. Он заявил, что выработан ГКЧП, что для выручки страны от крушения я должен принять декрет о чрезвычайном расположении. Он также заявил, что Ельцин арестован, затем уточнил, что будет арестован, как только возвратится из Алма-Аты, где он располагался. Я отторг принуждение и ничего не подписал. Я возмущался. «Нужны чрезвычайные меры? Прекрасно, созывайте Высший Совет, станем решать. Однако обосновываясь на Конституции. И на законе», — выделяет прежний вице-президент СССР.
«Никто не мог ни зайти, ни выходить с территории дачи. (…) К великой радости, я привез с собой небольшой триод Сони. Он стал одним контактом с миром. Раиса Максимовна начала вести журнал, который мы планировали упрятать. У зятя Анатолия была цель держать приемник, чтобы никто не узнал о его существовании. Лишь днем 19 сентября было отдано извещение о том, что был выработан ГКЧП, что «из-за здоровья [Горбачева] и неспособности делать прямые обязанности главы СССР права перешли к президенту Геннадию Янаеву». А за пару часов до данного Анатолий увидел в открытом море несколько военнослужащих кораблей», — сообщает Михаил Сергеевич.
«Мы нашли, что на территории дачи располагаются люди, вооруженные автоматами. Чтобы побеседовать, мы выходили на балкон, в связи с тем что опасались прослушки, и прогуливали у моря в вере, что нас кто заметит и может поведать, что со мною все в порядке. Однако берег был бессодержателен. (…) Благодаря радио мы узнали, что Ельцин не арестован. К 17:00 с дачи были выведены связисты. Я снова попросил самолет. В этот период отдавали конференцию путчистов: поток лжи. Мы были в руках полоумных преступников. Могло случится все, что угодно. В ночное время мы сделали видеозапись с посланием к землякам, — продолжает Горбачев. — 20 сентября, слыша зарубежные радиостанции, я осознал, что картина развивается не так, как предполагалось. Доказательство мы приобрели на следующий день, когда в Форос прибыли Крючков, Язов, Лукьянов и Иващенко. Они старались напоследок убедить меня. После этого по ВВС сообщили извещение о том, что Крючков позволил дополнительной делегации подъехать на Форос, чтобы заметить, в котором я пребывании. Раиса значительно ужаснулась: она подумала, что для того, чтобы показать меня нездоровым, меня до того было надо уничтожить. Ужас обездвиживал ее буквально, она не могла шевелить рукою и не могла рассуждать. Понадобилось 2 года, чтобы она поправилась», — упоминает Михаил Горбачев.
«Я повстречал делегацию возглавляемые Руцким. Мы оставили Форос на самолете Руцкого. Мы прибыли во Внуково в 2:00 ночи. Я не могу дать вам, что я испытывал, я чувствовал себя иным человеком в другой стране. Я ошибся. Мне не следовало оставлять Кремль. (…) Был спроектирован свежий Федеративный контракт. Ельцин заявил: «Альянс продолжит жить». Но все выяснилось не так. Однако даже сегодня я не могу с уверенностью сказать, что все было утеряно: процесс, заброшенный перестройкой, не становится, и РФ проходит вперед собственным тяжелым методом к демократии», — закончил первый вице-президент СССР.